— Ух ты! Вот это диво! — оторопел я.
— Да ничего особенного, машина системы русского инженера Ганса Ферли, постройки Коломенского завода…
— А зачем? Чтобы не разворачиваться, да?
— Конечно! На узкоколейке поворотный круг или станционный «треугольник» не враз и сделаешь. Ну и заодно у машины получается двойная тяга. Потому как паровая машина может ходить с одинаковой скоростью что вперед, что назад — реверс переключай, и только…
К удивительному паровозику была прицеплена парочка совсем уже игрушечных вагончиков.
— Что, это для меня одного? Целых два? А седалище-то у меня все же одно!
— Так, сударь, один вагон, прицепленный сразу за паровозом, будет излишне мотать на кривых! — не принял шутку путеец.
Внутри вагончик оказался еще более уютным, почти что кукольным. Севши на вкусно пахнущую свежим деревом скамейку у высокого и узкого окошка, я наблюдал, как за опущенным стеклом (для чего мне пришлось потянуть за кожаный ремешок) неторопливо, со скоростью пятнадцать верст в час, проплывают дома и домики железнодорожного поселка, за которыми мелькнула на миг гладь широкого озера… а потом вдруг сразу начался глухой лес. Темные ели склоняли свои лапы прямо к оконцу так, что их хвоя царапала стекло, а в вагончик проникал густой, смолистый дух.
Иной раз наш маленький поезд шел по высокой песчаной насыпи над необъятными печальными болотами с кривыми осинками на рыжеющих осокой кочках, а потом вновь нырял в зеленый лесной сумрак.
Ельники сменялись звенящими сосновыми борами, потом красные стволы корабельных сосен вдруг вытесняли радостно белеющие березовые рощи.
Иной раз паровоз вдруг тормозил на широкой поляне, и машинист с помощником, весело матерясь, забрасывали сверху на котел дрова из сохнущих возле самых путей поленниц, сложенных в виде высокого, крытого берестой стога.
А один раз поезд остановился на деревянном мостике через узенькую лесную речку, и машинист, спустив в ее медленные, черные от торфа воды брезентовый шланг, заполнил доверху водяные танки.
К ночи, когда за оконным стеклом заметались в лесном мраке грозно ухающие филины, ловящие убегающих из-под паровозных колес мышей, и в вагоне затеплилась свечка в слюдяном фонаре (она горела и раньше, просто за светом зари была не видна), мы вдруг вырвались из дремучего леса и остановились среди путей небольшой станции, на деревянном одноэтажном вокзале которой в уютном свете керосиновых фонарей была видна надпись: Сонково, В.-Р. Ж.Д.
Ого, куда меня занесло! Это ведь магистральная ветка, идущая на Рыбинск и Иваново с московского Савеловского вокзала, через Калязин и Углич! В мое время никакой узкоколейки между Бологим и Сонковым и в помине не было…
— Так чо, Ваше Превосходительство, так ведь ея и таперича, как раньше не бывало, так и по сю пору в помине нет, как нет! — отрапортовал мне бравый ДНС в непременной красноверхой фуражке.
— Так как же мы тогда сюда проехали? — улыбнулся я.
— Не могу знать-с… а только наши паровозники с УЖД где хош проедут! — подмигнул ДНС.
— Без рельсов, что ли? — подколол я.
— А на чо им те рельсы? — делано удивился ДНС. -Коли рельсов будет недостача, так они вместо шпал дрова уложат, а рельсы будут снимать позади поезда, и перед паровозом вновь укладывать…
Эх, силен русский человек! И не англиканскому плоскому уму его понять… вот нарисовано на ландскарте, что нет никакой узкоколейки между Бологим и Сонковым (а соединительную ветку широкой колеи нынче только еще проектируют), значит, ее и нет. И ведь действительно, что нет…
А ведь мы — проехали. И в космос мы опять первыми полетим! И на Марсе будут яблони цвести. Причем исключительно антоновские…
Пожав мозолистую руку смущенным паровозникам («Да чо! Да мы-то чо, да ничо… Чо там, подумашь, эка невидаль!»), я в сопровождении ДНС направился к тупику, где уже шипел парами ожидающий меня почтовый паровоз с двумя (опять двумя!) прицепленными к нему вагонами.
Да! These stupid Russian pigs, which are unable to properly arrange transport by rail, минута в минуту четко организовали мне пересадку с узкоколейки на литерный поезд широкой колеи… Умеют же наши работать, что и говорить. Когда захотят…
Никогда в жизни своей я не ездил в салон-вагоне… Вот ведь, однако, довелось!
Заботливо поддерживаемый под локоток проводником, я поднялся, придерживаясь натертых ароматным воском дубовых поручней, на широкую площадку четырехосного пульмана.
За широким коридором следовал вход в кабинет, оснащенный широким двухтумбовым столом и солидной министерской мебелью. На окнах парчовые шторы. Оконная рама, подоконник, стол, двери — отделаны деревом ценных пород. На полу мягчайший персидский ковер. К кабинету примыкала спальня с огромной кроватью. Ого! На такой кровати в одиночку спать просто опасно, потеряешься…
За главным купе располагался еще один коридор, с купе поменьше — для референтов, охраны и прочих чиновных холуев. А это что?
— Ванна-с! — объяснил проводник. — Изволите, с дороги-то? Освежиться? Сей же миг организуем-с. Вот, крантики с горячей да с холодной водой, вот халатик-с, махровый, а это вежетель-с и мыло жидкое, ароматное, из Стальграда!
— Принять ванну? Непременно, но чуть позже!
Завершал анфиладу просторный салон, с длинным столом для совещаний. Задняя стена вагона была оформлена в виде застекленного панорамного окна.
Эх! Вы просто не представляете себе, господа, как приятно, приняв освежающую ванну, вкушать нежнейших рябчиков, заедая их ананасами в розовом шампанском, в этом неслышно шелестящем по рельсам роскошестве. А потом лечь на шелковые простыни гигантской кровати и забыться спокойным сном.